Паскаль Беверли Рендольф. Секреты ясновидения. XIX век.
Третья часть настоящей книги добавлена с целью ответить на множество писем, которые за прошедшие годы так или иначе затрагивали моменты, освещенные в предыдущих главах; она, в краткой и содержательной манере сможет коснуться тех тем, которые никак не представляется возможным изложить в ответных письмах даже к малой части моих корреспондентов.
Сперва я приведу цитату из статьи, посвященной нашей теме:
«Что касается практики некромантии, то здесь Дальний восток опережает весь остальной мир. Мастерство и изобретательность самых умелых из фокусников Европы и Америки не позволяет повторить того, что с легкостью продемонстрирует любой индийский жонглер. Японцы научили нас многим из тех иллюзий, что осуществляются единственно ловкостью рук и пользуются немалым успехов как в нашей стране, так и в Европе; но японская некромантия — детские игры в сравнении с тем, на что способны факиры обеих индий, и в особенности — Сиама.
В этой стране существует царская труппа жонглеров, выступающих только на похоронах и на коронации монархов, и только для благородной публики или посвященных в мистерии местной религии. Некроманты не требуют денег, более того, все они благородного происхождения, и европейцу навряд ли удастся даже увидеть их. В прошлом году, однако, английский хирург, бывший в тех краях, совершил уникальную операцию, исцелив принцессу, которой не смогли помочь лучшие из сиамских врачей. Благодарность двора была столь велика, что в качестве награды за свою помощь он получил возможность присутствовать на выступлении труппы жонглеров Тепады, что состоялось 16-го ноября в храме Джутии и было приурочено к коронации молодого царя. Описание этого действа, за вычетом большей части описаний, в сжатой форме дано ниже.
Содержание
В храме Джутии
«Вун-Теджак прислал за мной рано утром, и вместе с племянником его отца, добродушным дородным джентльменом по имени Сундах-Там-Бондар принялся готовить меня к присутствию на церемонии в великой пагоде. Белый тюрбан был обмотан вокруг моей головы, коже придан чистый бронзовый оттенок, усы безжалостно подбриты, выкрашены в черный и навощены до подлинно малайского объема и пластичности; брови также накрасили, а затем закутали меня в национальные одежды, поверх которых спускалось длинное белое одеяние, как мне сказали, отмечающее «посвященных». Джутийская пагода более славилась своим священным статусом, нежели размером или изысками архитектуры, и тем не менее, оказалась строением необычайного вида. Расположенная за пределами города, на широкой террасе, она царственно возвышается над прилежащими долинами. От города к ней ведет крайне внушительный прямой и широкий тракт, мощеный кирпичом.
Призванный
Сундах и Вун-Теджак, вели меня к одним из врат храма, удерживая за руки. На страже стояло двое мужей с обнаженными клинками; грозные видом, они преграждали путь к тяжелому покрову из красной материи, ограждавшему внутренность храма от взглядов извне. Три тайных слова позволили моим спутникам пройти далее, но перед моей грудью мечи скрестились. Тогда Сундах прошептал что-то на ухо старшему из стражей; тот помедлил, обратил ко мне внимательный взгляд, но не освободил прохода. Тогда Вун показал ему перстень, и тот с трепетом коснулся им своего лба; но даже после этого он не желал признать меня достойным. Между стражником и моими компаньонами возникло неразрешимое противоречие, и он приложил к губам костяную дудку, висящую на шелковой ленте на его шее и издал протяжный свист. Перед нами внезапно возник человек высокого роста, которого мне не приходилось видеть ранее. Средних лет, атлетического сложения с необыкновенным взглядом, холодным, выдающим человека незаурядного характера и интеллекта.
«Тепада!»
вскричали оба моих спутника в один голос; но мужчина, бывший полностью нагим, за исключением набедренной повязки, не обратил на них внимания. Он твердо, но благожелательно коснулся рукой моей груди, пристально вгляделся в меня, так, словно видел насквозь, и произнес на великолепном французском: «Ты храбрый человек?» — «Испытай меня!» — сказал я.
Тут же, без каких-либо слов, он завязал глаза концом моих же белых одежд и резко щелкнул пальцами, шепча мне на ухо: «Ни слова, если хочешь жить!», и в следующее мгновение я обнаружил, что меня схватили несколько крепких мужчин и пронесли причудливым путем, не раз поднимавшимся и снова уходящим вниз. Когда же меня наконец опустили, повязка незаметно исчезла с моих глаз, и я обнаружил себя стоящим на четвереньках на каменном полу, между Сундахом и Вун-Теджаком, что со склоненными головами, частично прикрыв их белым покровом, сидели, словно статуи Будды, опустив колени к земле и прижав пятки к бедрам, а руки с открытыми ладонями прислонив к коленям, закрыв глаза и всем видом выражая искреннее почтение и медитативную отстраненность. Насколько мог увидеть мой неприспособленный к тусклому свету глаз, повсюду сидели облаченные в белое молельщики, точно в таких же позах, храня почтительное молчание.
Странная сцена
Постепенно мои глаза привыкали к полумраку, и я начал осматриваться. То было квадратное помещение, столь высокое, что я не увидел потолка; длина же и ширина его составляли не менее ста шагов. Вдоль каждой стены возвышались гигантские колонны, украшенные рельефами с изображением Будды, тысяча великолепных образов, каждый со своими особенностями, гротескные, фантастические, но каждое лучится беспредельным покоем, непотревоженной, ненарушенной экстатической отрешенностью в поразительном лике Будды с характерными вытянутыми мочками и глазами, смотрящими сквозь тебя, в Ниббану, лишенную всяких страстей — единожды увидев, такое лицо не забыть.
У меня стало складываться представление о структуре этого, по всей вероятности, подземного помещения, что я продолжал осматривать, изумленный величием его архитектуры, достаточно простой, за исключением собственно резных колонн, там находился помост или сцена, покрытая красной тканью. Она поднималась над полом на три-четыре фута, и уходила вдаль примерно на тридцать пять — сорок футов, а в ширину была около ста пятидесяти. За ней меж капителями колонн был растянут красный занавес. Перед сценой же, там, где в греческом театре находился бы оркестр, стоял треногий алтарь с крупной курильницей, в которой жглись благовонные масла, смешанные со смолами и ароматными растениями, что наполняло все пространство пряным ароматом.
Вступление
Неожиданно из-под сцены грянул дикий, ужасающий рев варварской музыки — гонги, барабаны, кимвалы и рожки — и так, в крайней настороженности, что создавало неописуемый эффект, из-за занавеса на сцену вышла группа нагих мужчин, каждый с благовонным факелом в руках. С проворством обезьян они поднялись по колоннам, и каждый зажег по сотне светильников, что свисали едва не до основания колонн и тянулись до потолка, который, как я теперь мог рассмотреть, образовывал просторный купол, наверняка проходящий вовнутрь самой пагоды. Свет, исходящий от такого множества источников был до крайности ярким; слишком мягкий, чтобы ослепить, но притом столь всепроникающий и всеобъемлющий, что никому и не вздумалось бы тосковать по свету дня.
Грохот ужасного оркестра нарастал, и группа старух показалась из-под сцены, распевая или, вернее сказать, вереща напев столь дьявольский, что ничего подобного мне не приходилось и слышать. Красный занавес слегка дрогнул, послышался глухой стук, и прямо перед нами, рядом с курильницей, возник древний старец, весь в морщинах, с длинными волосами и бородой, что были белее хлопка. Ногти его были в несколько дюймов длиной, а отвисшая челюсть уродовали два длинных желтых зуба чудовищного вида. Он был наг, если не считать набедренной повязки и его напряженных, блестящих в масле мускулов. Он взял в руки курильницу и выдохнул прямо на угли, пока язык яростного красного пламени не взметнулся на двадцать футов в высоту; тогда резким, судорожным движением, он выплеснул пылающее масло прямо в толпу сидящих зрителей.
Вот огненная пелена понеслась в сторону зала, но зрителей омыл лишь дождь роз и камелий, и было их больше, чем могла вместить всякая телега. Перевернув курильницу кверху дном, он около минуты вращал ее на кончике своего длинного ногтя большого пальца, а после небрежно отбросил ее в сторону публики. Она ударилась о камень с металлическим лязгом, отскочила и поднялась, нежданно раскрыв крылья.
Кричащий орел
испуганный, силящийся выпорхнуть из-под купола. Старик на мгновение посмотрел вверх; а затем, переведя взгляд на треножник, он раздвинул его опоры и, дрожащей рукой распрямил их о колено и запустил, подобно дротикам, в сторону орла. Они метнулись к нему, словно молнии, и тотчас орел пал среди нас, и три кобры опутали его мертвое тело, и раздувались их капюшоны, и ярость пылала в их блестящих глазах. Завывания музыки становились все необузданнее, и кобры слились в ритмичном танце, подняв орла над головами и — вуаля! Промеж нас снова стоял треножник, пламя пылало и его ароматное дыхание по-прежнему наполняло воздух. Лучшей иллюзии мне не случалось видеть. «Это Нородом», — прошептал мне на ухо Вун-Теджак. На сцену же вышел новый актер, в котором я узнал высокого атлета Тепаду. За ним шел человек ростом пониже и, как указал Вун-Теджак, звали его Минман, а мальчика, вероятно не старше двенадцати лет, Цин-Ки. Вчетвером они устроили наиболее удивительное атлетическое представление, которое только можно вообразить.
Невозможно поверить
пока не увидишь все своими глазами, что эти люди могут вытворять с человеческими мускулами. Не желая возбуждать недоверия читателя, я не стану описывать большую часть номеров. Но в одном из них Тепада ухватил Нородома за его длинную бороду и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, раскручивал старика до тех пор, пока ноги того не коснулись его плеч. Они продолжили крутиться с быстротой дервишей, и тогда Минман в прыжке ухватился за ноги Нородома и поднялся вверх его продолжением, и стоило ему утвердиться на плечах старца, мальчик, Цин- Ки, ухватился уже за его ноги, после чего высокий атлет, напрягши все свои мышцы, продолжил вращать эту человеческую цепь. Наконец, Тепада подтянул руки так, чтобы борода старика касалась его тела; мгновение, и руки атлетов вытянулись перпендикулярно телам, а голова Нородома оказалась на голове Тепады, голова Минмана уперлась в ноги Нородома, а голова Цин-Ки коснулась стоп Минмана. Переведя дыхание, вся колонна взметнулась в воздух и — вуаля! Голова Тепады уперлась в землю, его ноги поддерживали ноги Нородома, а на голове старика стоял Минман, на котором, в свою очередь, стоял Цин-ки. Каждый выполнил сальто, не разорвав при этом колонны!
Метаморфозы
Один из фокусов, исполненных Минманом, был улучшенной версией известного трюка с манговым деревом индийских жонглеров. Он разрезал апельсин, выпустив из него змею, и вместе с ней прошествовал вглубь зала, где позаимствовал у одного из зрителей белое облачение. Отрезав змее голову, он накрыл тело тканью. Когда же облачение поднялось вновь, на месте змеи оказалась лисица. И голова ее также была отрезана. Тогда он одолжил еще пару одежд, и когда после убрал их с тела, там лежал погибший от меча волк. Проделав то же с тремя одеяниями, он явил нам тело прокаженного, пронзенного дротиком.
Под четырьмя одеждами оказался дикий буйвол, зарубленный топором. Пять одежд смогли лишь частично скрыть могучего слона, который, когда на него направили меч, обхватил шею Минмана своим хоботом и с силой подбросил его вверх. Тот же, сперва коснувшись колонны ногами, силой одних лишь пальцев добрался до капители. Теперь уже Тепада прямо со сцены запрыгнул на загривок слона и с силой оорушил короткий клинок прямо ему на голову. Огромный зверь со стоном пал на подогнутые задние ноги и обвил хоботом одну из колонн, после чего попытался будто бы забраться на нее, обернув свое тело вокруг массивной каменной опоры. Дикая музыка грянула вновь, и Нородом запустил что-то вроде фейерверка, заставившего слона тут же исчезнуть, а Тепаду, держащего за ноги Минмана, опуститься на сцену с обвившим его гигантским питоном.
За те три часа, что продолжалось представления, фокусы подобного рода, один удивительнее другого, безостановочно следовали друг за другом. Не откажу себе в удовольствии описать и то чудо, что завершило это потрясающее увеселение.
Прекрасная Луан Прабана
Прекрасно сложенная и в высшей степени привлекательная танцовщица выпрыгнула на сцену, и была встречена возгласами восхищения, каждый выкрикивал ее имя, Луан Прабана, словно это было какое-то заклинание. Единственной одеждой на ней была пестрая юбка из перьев. Венок из роз обвил ее нежные короткие черные волосы, шею украшало жемчужное ожерелье, а на запястьях и лодыжках красовались широкие золотые браслеты. С блистательной улыбкой она в течение нескольких минут весьма искусно танцевала под пение единственной дудочки, после чего пала на колени и опустила голову на колени Нородома.
Мальчик обмахивал ее веером из папоротниковых листьев, а Минман тем временем приготовил золотой кубок в форме лотоса, куда Тепада опорожнил причудливого вида бутыль с зеленоватой жидкостью. Старик Нородом, так похожий на йогина, принял кубок и выдохнул в него, что заставило жидкость запылать бледным синим пламенем. Его в свою очередь задул Тепада, когда Нородом поднес кубок к губам Луан Прабаны, и тогда она, охнув, осушила сосуд. Словно сбитая с толку, она вскочила на ноги, странно просияв лицом, и завертелась на месте. Сперва мальчик, а затем Минман и Тепада, попытались удержать ее, но касание девушки словно пропускало через них электрический разряд. Не прекращая вращения, девушка соскочила со сцены и двинулась вглубь зала, мимо колонн, преследуемая Цин-Ки, Минманом и Тепадой.
Они носились среди толпы, и Тепаде удалось ухватить ее венок, тот распался, и во все стороны разлетелись цветы роз. Не было зрелища прекраснее. Но последовавшее за тем было еще более удивительно. У края зала трое преградили ей путь, и тогда она, не переставая кружиться, медленно поднялась в воздух и неспешно пролетела над нашими головами обратно к сцене, не переставая рассыпать розы вокруг. У края сцены она легко взмахнула руками, словно крыльями, и взлетела под купол. Неожиданно старец Нородом выхватил лук и выстрелил в нее. Раздался дикий вопль, послушался звук падения, и она обрушилась на ткань, устилающую помост, так и оставшись на ней кровавым месивом. Музыка перешла в безумное завывание, и хор старух бросился к ней, подняв девушку на руках.
То было чудо
Вот из-за кулис явилась дюжина крепких мужчин, неся на плечах тяжелый запечатанный свинцом ящик, который они водрузили посреди сцены. Когда они удалились, старухи поднесли низкое ложе, изукрашенное цветами и обшитое золотом, на котором покоилась Луан Прабана, облаченная в свадебные одежды и спящая сладким сном. Ложе вместе с девушкой молча опустили на сцену, где и оставили, пока Нородом и Тепада с помощью раскаленных ломов пытались вскрыть ящик. «Это гроб Стун-Тя- ня, — прошептал мне Вун, — святой древности, он покоится там уже более полутысячи лет».
Быстро и, как мне показалось, не без удовольствия, мужчины разобрались со металлическими скрепами, и ближайшая к зрителям стенка отпала, явив нам гроб из тикового дерева. Его вскрыли с помощью небольшого ломика и изъяли оттуда нечто, показавшееся мне нанковым свертком.
Тепада с Нородомом принялись разматывать ткань, обернутую, надо сказать, довольно туго. Ярд за ярдом она отделялась и откладывалась в сторону руками Минмана, и наконец, после по меньшей мере тысячи ярдов обмоток, показалась сухая, скрюченная мумия маленького старичка с закрытыми глазами, иссушенной, окоченевшей плотью, тверже копченого лосося. Нородом обстучал тело ломиком, что вызвало глухой, словно исходивший от дерева, звук. Тепада подбросил его вверх, и оно приземлилось ему в руки, словно полено.
Тогда он положил мумию на колени к Нородому и извлек фляги с маслом и вином, а также курильницу, чадящую чем-то пряным. Нородом же достал из своей шевелюры коробок с мазью и, отверзнув мумии рот зубилом, продемонстрировал, как со скрипом ходит по глотке сухой язык. Он заполнил рот мазью и прикрыл его, а после смазал веки, ноздри и уши. Затем, вместе с Тепадой, смешал масло с вином и тщательно растер им тело. Они легли и сообща уместили горящую курильницу на груди мумии и отодвинулись на некоторое расстояние, а барабаны, кимвалы и гонги все стучали и грохотали, и скрипучий гул женского хора все нарастал.
Подобно Лазарю
Все затаили дыхание, пауза длится минуту, другую, третью — мумия дрогнула, и вдруг задергалась, словно силясь затушить пламя курильницы. Мгновение, и она садится, осматривается с безразличием, моргает — скорченный старик, челюсти ходят ходуном, грудь и живот сотрясаются, дрожат белые волоски на его подбородке и темени. Тепада с почтением приближается к нему, опускается на колени с подносом, на котором приготовлено вино и выпечка. Старик его словно не замечает, но ест и пьет, что-то бормонет, склонившись над своими стопами, самая хлипка и дряхлая развалина из тех, что когда-либо ступали по земле.
Тут он замечает танцовщицу, спящую на своем ложе; ковыляет к ней, не переставая бормотать, склоняется, будто бы затем, чтобы дать своим затуманенным глазам получше рассмотреть ее. И с радостным криком дева пробуждается, заключает его в объятьях, притягивает к груди и целует. Невообразимая магия! Он более не выживший из ума старик, а полнокровный, пышущий здоровьем юноша, отвечающий поцелуем на ее поцелуй. Не представляю, как произошло превращение, но оно состоялось у меня на глазах. Музыка становится нежной, трогательной, выступает хор стариц и с удивительными фаллическими песнопениями и танцами увлекает их за собой, словно новобрачных.
Я не тщусь более увидеть подобного чудесного превращения, которое, стоит отметить, мой друг-иезуит, которому я его описал, назвал чистым символическим действом. Его толкование было до крайности обширным и изощренным, чтобы приводить его здесь, но он связал эту церемонию с древнейшим мифом о Венере и Адонисе, охарактеризовав все это формой солнечного культа.
Назад в могилу
Действо продолжалось еще некоторое время, богатое любопытнейшими фокусами. И через час фаллическая процессия возвратилась, на этот раз ведомая Баядерой, чей взгляд был полон необъяснимого триумфа при виде молодых, опускающихся на ложе и отходящих ко сну. Хор срывается в какофонию, а молодость стремительно покидает юношу — он снова тот же дрожащий старик; последний вздох, и он остается бездыханным.
В печали, Луан Праба- на удаляется; Нородом и Тепада оборачивают тело бесчисленными покровами, возвращают его в гроб, и тот уносят прочь. Актеры поднимаются, чтобы затушить светильники, и на моих глазах вновь оказывается повязка. И вот, я снова стою у дверей храма меж своих друзей — мистическая церемония в джутийском храме завершилась, и не повториться еще многие годы.
Возможно ли более прямое подтверждение написанному в этой книге, чем то, что мы видим в приведенной статье на 11 апреля 1874, несколькими месяцами позже, чем была закончена сама книга? А ведь они занимают всего страницу-другую. И не нужно отправляться в дальний Сиам, чтобы увидать описанные чудеса, или узнать о принципах их работы, ибо мне довелось быть свидетелем Высшей магии, творимой и в нашей стране, не менее удивительной, пусть и отличной от описанной выше, и самому мне приходилось исполнять заклинание огня, едва не закончившееся гибелью женщины, помогавшей мне в ритуале, ее спасли лишь быстрое и отчаянное вмешательство доктора Чарльза Мейна из Бостона, иначе огонь, вызванный из воздушных пространств известным мне способом немедленно бы ее уничтожил.
Эту женщину я искал пятнадцать лет — обладающую нужными чертами, европейскую или американскую Луан Прабану [чистую и девственную заклинательницу] — до марта 1874, но ее своеволие и нерешительность ее деверя [ученика Братства] вынудили меня продолжить поиски лучшей кандидатуры, и во второй раз я встретил ее в своем собственном круге. Все мистерии осуществляются через принципы Фаллоса, Диска и Иони в их безупречной чистоте, через высшее и наиболее благородное служение из известных человеку.
Серьезнейшей проблемой всех, чье обучение в этой стране мне не удалось завершить, было то, что они не видели ничего благороднее, чем возможность быстрой и безопасной наживы и удовлетворения своих влечений. Именно потому я и отказался от их обучения. Ведь вся невероятная магия, описанная в вышеприведенном фрагменте в совокупности с чудесами Египта, Японии, Татарии, Китая, Индии и Негритянских стран — едва лишь приоткрываются в испытаниях огнем, материализациях и тому подобном, как видно из случая с Юмом, балтиморским негром и прочими, проявляющими способности к левитации, в том числе и со мной — все это неплохо, когда речь идет о практическом применении, но не идет ни в какое сравнение с возвышенными системами Дальнего востока, что позволяют человеку заглянуть за грань бытия и созерцать инобытие. Пристальному рассмотрению этой трансцендентной фазы высшей магии я и отвожу последнюю часть своей книги, надеясь, что записанное здесь не будет развеяно по ветру и не послужит интересам похоти и доллара; ибо ничто мне не противно так, как приспешники Мамоны и Приапа.
В чем я уверен наверняка, так это в следующем: никто не достигнет успехов ни в какой из ветвей высшей магии, покуда мотивы и цели его подобны тем, что я описал выше; но успех обязательно увенчает труды прилежного ученика, что стремится к благости и обретению силы, способной послужить благородным целям.
Веками люди искали способов прорвать или хотя бы приподнять завесу, что отделяет наш мир от мира первопричин. В этих целях применяли весь спектр средств, от наркотиков, таких, как опиум, каннабин, камфора, до месмеризма, «психологии», дисков, магнитов, голоданий, а в поздние времена и круги, а также множество других, с позволения сказать, чудесных методов; все они в итоге показали себя неудовлетворительными, лишь усугублявшими и положение исследователя. Не всякому дано с их помощью открыть внутренне зрение, поскольку и не все обладают необходимыми органическими атрибутами или конституционной предрасположенностью к тому.
Для таких людей есть и более надежная, удобная и безопасная дорога, и имя ей — саморазвитие, методами, абсолютно доступными каждому, находящимися в пределах возможностей любого человека. Для того потребуются лишь Время, Терпение, Упорство, Усердие и постоянные усилия к достижению если не полного успеха в обретении духовного зрения, то хотя бы в тех качествах, способностях и свойствах, определяющих всякого достойного человека.
А поможет в том спиритическое стекло, линза — не «Урим и Туммим», металлический нагрудник для прорицания, носимый жрецами, как то описано в Библии, и не позднейшие камни или кристаллы, но точнейшие духовидящие зеркала из материалов с Востока, обработанные и подогнанные в Париже.
Есть два основных вида и, помимо того, множество различных градаций по размеру, чувствительности, фокусной силе и магнетическим свойствам — ведь всякие зеркала изготавливаются для конкретного предназначения, и те, что хороши в одном случае, непригодны в другом.
Первый вид: самые обыкновенные, примерно семь на восемь дюймов, настоящие аэтические зеркала, пригодные для таких целей, как сообщение с мертвыми; а также схожих функций, для которых они использовались на протяжении веков. Разница между ними и полноценными спиритическими зеркалами, если говорить о материалах и методах изготовления, подобна той, что отличает золотые часы с репетиром от обычных, с цилиндрическим спуском. И те, и другие отмеряют время, но первые превосходят вторые во много крат. Так и материалы двух видов зеркал существенно разнятся; невообразимы и трудозатраты при изготовлении описываемого здесь вида — для их создания требуется прорва кропотливого труда, полировки, прокалки, химической обработки и магнетических процедур, что делает их крайне ценными и позволяет выполнять те функции, для которых они и создавались в древности.
Я встречал весьма миниатюрное хрустальное зеркальце, весом менее фунта, за которое владелец запросил $ 4 000 золотом, и даже за эту цену не особенно торопился с ним расстаться.
Второй вид: зеркала большего размера и более деликатные в изготовлении, сущностно близкие к первым, но куда мощнее, качественнее, с лучшим магнетическим потенциалом и широкой областью применения. Раньше в этом классе зеркал по размеру выделяли пять градаций, но лишь две из них сколько-нибудь надежны, остальные же слишком ломки вследствие перепадов температур, столь характерных для климата Западной Европы и Северной Америки.
Они признаны более подходящими для начинающих видящих, нежели для профессионалов, особенно тех, что не обеспокоены узостью функционала обыкновенных линз, но стремятся обладать совершенным высокочувствительным инструментом с безупречным фокусом и магнетической настройкой, а помимо того и вместительным аэтическим или магнитным резервуаром, не уступающим другим подобным приборам; потому к 1874 году они были полностью вытеснены своими более совершенными собратьями, овальными поляризованными магнетическими зеркалами, сильно вогнутыми, с четко обозначенным дном, почти безупречными: безупречные овоиды, чья градация, размер и спектр напрямую определяют их блистательную силу.
В январе 1874 из Парижа мне прислали несколько таких зеркал, которые я подвесил на стену, дабы подстроить их под будущего владельца, одну леди, и так они провисели до утра восьмого февраля, когда их поверхность озарилась, и не было вида более запоминающегося, чем они явили в то утро; ибо тогда целые галактики, системы вращающихся миров в туманностях, бессчетные скопления созвездий, далекие города со всех уголков земли и сцены, никогда ранее невиданные на свете явились в таком великом и удивительном изобилии, что Душа содрогнулась под тяжестью этой трансцендентной фанторамы.
Такие зеркала — владей я ими! — если не использовать их по пустякам и хранить бережно, а применять же лишь по назначению, способны совершить больше чудес психического толка, чем могли бы все месмеристы на планете! Но зеркал такого качества ввозится крайне мало, лишь по особому заказу; риск повредить их в транспортировке сушей или морем слишком велик для организации крупных поставок, даже если бы таковые и были возможны, а это исключено.
Наиболее полные указания по использованию зеркал и уходу за ними даны в предыдущей части книги. Но когда речь заходит о наиболее выдающихся образцах, необходимо дать некоторые уточнения, касающиеся обращения с ними.
Если зеркало не используется, оно должно храниться в темноте лицевой стороной к стене, либо закрываться доской или специальной пластиной (такие обычно поставляются вместе с самими зеркалами), чтобы исключить любой контакт со светом. Примерно раз в месяц их следует открывать солнечному свету, по крайней мене на час; также стоит открывать поверхность лунному свету, уже на более длительное время, что только увеличивает силу зеркала и часто наделяет его новыми возможностями. Зеркала большого размера могут применяться при скоплении людей, будучи надежно закреплены; зрителям же следует расположиться так, чтобы каждый из них мог наблюдать темный поток, протекающий по отражающей поверхности.
Никто кроме самого владельца не должен касаться зеркала, а также приближаться к нему более, чем на семь футов, и как только сеанс начат, не должно произноситься никакому слову и производиться никакому движению; открывать же зеркало следует с молитвой, обращенной ко Всевышнему, добавляя по необходимости, в зависимости от ситуации, инвокации к иным, меньшим разумам.
Все зеркала, ныне находящиеся в этой стране, имеют свои особые черты и сила их уникальна; их светозарная поверхность попросту не знает равных, а подлинная заостренная овоидная форма и габариты заслуживают высочайших оценок от истинных мистиков и видящих, ибо она многократно превосходит все аналоги со времен магов из долин Халдеи!
Невероятных усилий стоит и изготовление стекол, что защищают материальную основу зеркала, ведь именно материал, метод его изготовления, выдержки и нанесения, а также сопутствующие магнетические манипуляции, а вовсе не самих стекол, полностью определяют окончательную прелесть зеркала; однако, и изготовление этой защиты есть великое искусство, равно как и создание рам, в которые оправляются зеркала. Глифэ-Бхаттан. или собственно Зеркало — истинный, высшей пробы бхатт из Индии, единственного места, откуда он поставляется в Мистическое Братство Парижа, где происходит оправка зеркал в рамы.
Бережное обращение необходимо, ведь зеркала, как и детей, следует держать в чистоте; а первым шагом к тому будет нанесение мелкой мыльной стружки и теплой воды с помощью мягкой шелковой или фланелевой тряпицы; затем следует обработать поверхность одеколоном или обрызнуть ее алкоголем, предварительно набрав в рот, что имеет под собой, во-первых, основания практические, во-вторых, учитывает соображения индивидуального магнетизма, и в-третьих, наполняет символическим смыслом весь ритуал, что очевидно и в дальнейших разъяснениях не нуждается.
Меня спросят: «Но являются ли эти черные овоиды в какой бы то ни было степени магнетическими и магическими? И если да, что не можем ли мы производить подобные им в Западной Европе или Америке?», ответ же будет таков: не можете!
Потому что вы ничего не знаете ни о том, как смешать материалы — даже если они вам известны, а это не так — что составляют загадочную чувствительную субстанцию, заключенную между стеклами, из которой единственно и формируется магнетическая или магическая пленка, для которой вулканическое стекло и рама служат всего-навсего защитными оболочками.
К тому же, люди Запада (Европы и Америки) не способны на крайние степени страсти (сексуальной), в отличие от обитателей Востока, а потому им недоступны ни крайности вселяемого ей напряжения, ни ее тяготы, они более тяготеют к мозгу, нежели к полу, вследствие чего не наделены тем пылом и той силой влечения, которыми отмечены их темнокожие братья и сестры из далеких восточных стран. Как правило, с некоторыми лишь исключениями, они не способны столь же легко овладеть духовным зрением и магическими силами, что легко удается меднокожим почитателям Шахти или Шайвы, именно потому, что не способны к достижению страстного экстаза, являющегося определяющим для успеха инвокации и во всякой работе, связанной с Силами, а также наделении зеркал отражающей силой небесной природы, что является главным их атрибутом. Здесь я сошлюсь также на то, что изготовление зеркал покрыто тайной, доступной только посвященным, но намек на нее есть в нижеприведенной цитате — пусть дураки и невежды смеются, но возвышенные Души отнесутся к ней с приязнью и почтением.
Слово полковнику Стивену Фрэзеру, что в своем великолепном труде, носящем название «Двенадцать лет в Индии», чудеснейшей книге, которую любезно одолжил мне мистер В. Г. Палгрейв из Лондона, позвонившего мне в августе 1873-го через Сан-Франциско, тогда как сам он путешествовал по Китаю.
Мы познакомились за пятнадцать лет до того, и я знал его безупречным джентльменом и одним из серьезнейших мистиков на земном шаре, если не брать в расчет Восток: «Мы впятером, офицеры ее Величества, с радостью отправились по поручению провести военную инспекцию, ведь тяготы пути наверняка были бы вознаграждены возможностью лицезреть танец озарения, исполняемый Мантра-Валлахами или практикующими магию брахманами, чьи удивительные чудеса, судя по всему, основывались на трех компонентах: Баттаса (рис), Гукал (красный порошок), и, самое загадочное, овальные зеркала или кристаллы, черные, словно ночь, в которых, как говорят, виделось просто невероятное. Мы были готовы к тому, чтобы наблюдать искусные фокусы, коими славятся мастера Муттры, и намеревались разузнать, представься такая возможность, каким образом они выполняются, отметая, разумеется, все сверхъестественное или лежащее за гранью понимания смертных и интересуясь лишь стоящими за явлением принципами.
<…>
Все основывается на чистом мастерстве, но подобных высот не удалось достигнуть ни одному европейцу. Однако, как же спящей девушке удалось назвать наши имена, возраст и места рождения, а помимо того и полсотни иных фактов, если она никогда прежде не видела нас — пыль Джабалпура еще не оставила нашей одежды, и в Муттре74 мы не пробыли и дня — это была непростая задачка. Это называют Сном Сиалам, и она будто бы способна входить в него, глядя в темное зеркало.
Прочтя историю Лейна о магическом зеркале в его Современных египтянах, свидетельства де Саси из его знаменитого «Exposition de la religion des Druses», упоминания о том в Истории мамлюков Макризи, статью Катафаго и Дефремини из «Journale Asiatique», получив подтверждение истинности этих явлений из «Путешествий по Сирии» Поттера, «Revue d’Orient» Виктора Ланглуа, Карла Риттера, доктора Е. Смита, ван Хаммера в «Histoire Des Sasseins», В. Г. Тейлора и его «Ночей с магами Востока», «Gesta Magici» Леспаньолы, «Lettres Edifiantes et curieuses», а также «Исследования магических искусств» Ютта и множество иных неопровержимых свидетельств, мне было еще сложнее поверить в существование некоторой оккультной провидческой силы, которой наделены работающие с зеркалами, вне зависимости от пола, возраста и разницы культур; проще списать это на шарлатанство и удачные догадки.
<…>
«Сахиб, это правда», — сказал наш валлах на следующее утро, когда речь зашла о вчерашнем выступлении; «Не сомневаюсь, тебе самому стоило бы сходить и посмотреть на танец Сабайи» [свадебный фестиваль прославленного братства мистиков, магов и философов]. Что ж, пойти решили все сразу, и после трехчасового перехода оказались на плато среди ущелья, образованного вершинами Чоки. Мы не сильно задержались, и нам достались места с хорошим обзором, любезно предложенные Шейхом, мужчиной по меньшей мере 125 лет от роду, если судить по тому, что его внуки уже были седы, а бороды их спускались до пояса.
<…>
Две из невест вошли в круг, сопровождаемые двумя женихами, каждый из четверых нес по крупному глиняному горшку, наполненному вязким черным веществом, напоминающим деготь, добываемой, как мы узнали от Шейха, на вулканических источниках у холмов Махади, что в провинции Гондвана, на плато Декан; оно выходит на поверхность только в июне, всего на месяц, и собирается девственными мальчиками и девочками, не вошедшими в пору созревания, и готовится до истечения последующих сорока девяти дней девушками и юношами, собирающимися вступить в брак, что придает веществу определенные свойства магической природы.
Я же, разумеется, со своим западным образом мысли и европейским образованием, мог только посмеяться над тем, что тогда показалось мне убогим и отвратительным суеверием; тем страннее то, что после выраженных мной сомнений, Шейх лишь посмеялся, покачал головой и передал мне два куска скорлупы большого ореха, попросив наполнить одну неподготовленным веществом, а вторую — тем, что уже прошло обработку. Заполнив первую, я приготовил уже вторую, сперва как следует обмотав обе своих руки повязкой.
<…>
В центре круга находилась груда камней, на которой ярко горели угли, и над огнем — Вечным Огнем Гарунов, которому, к слову, не дозволено переходить из одного года в другой — к треноге был подвешен грубый глиняный горшок, в который те две пары, что ожидали церемонии, опорожнили по четверти уже упомянутых сосудов; пока я находился среди всего этого шума, грохота там-тамов, туземных барабанов, бряцания кимвалов и дикого, подобного трубному гласу, воя самой странной, душераздирающей музыки, подобной которой мне не приводилось слышать ранее и едва не лишившей меня, благоразумного британца, мужества!
Когда все было сделано, слуги Шейха воздвигли рядом с костром шест, вокруг которого обвились набитые кожи чудовищных индийских змей с капюшонами, ужасных Наг или кобр; на вершине его находилась перевернутая кокосовая скорлупа, и еще две лежали у основания — посвященный увидел бы в этом символ Лингама, олицетворяющего мужское начало и творящий принцип Божества, тогда как подвешенный над костром сосуд представлял собой Йони, женское начало, а треножник служил знаком тройственных сил или качеств Брахм — Творение, Сохранение и Увековечение, а огонь относился к Любви или Неиссякаемому Пламени, которое есть сама Жизнь!
<…>
И вот начался странный, невероятный танец под дикое пение сотни почитателей этой удивительной фаллической или сексуальной религии, смешанное с нежными голосами звонких флейт, бой тамбуринов, бренчание разнообразных струнных инструментов, перемежаемое спонтанным зирали- том, ликующим воплем, срывающимся с губ девочек и женщин, полных неукротимого пыла, дававших волю зверской пляске своих изящных гибких тел и издававших крики, что были слышны за мили отсюда, словно небесные голоса, отзывающиеся эхом в самом Космосе!
<…>
Сближаясь медленными, чувственными и ритмичными шагами, двигая не только ногами, но всем телом, от пальцев ног до макушки, девочки лет пятнадцати, смуглые, как смоковницы, ловкие, как антилопы, грациозные, словно газели, притягательные в своей варварской красоте, словно безупречные арабские гурии, они гнулись, раскачивались, петляя, невыразимо изгибаясь и резко припадая к земле, движениями самой поэзии, самой страсти, более Душой, чем телом, с проникновенными лицами и влажно блестящими очами, они двигались к возвышающемуся знаку, вокруг которого медленно танцевали, кружась и помешивая темное варево серебряными черпаками в несомых ими сосудах.
В то же время двое юношей, несущих схожие сосуды, совершали ответные движения вокруг горшка, символизировавшего Природу в ее порождающем аспекте — мы же, пятеро европейцев, забылись, застыв в восхищении перед видом того, как человеческое тело, не прибегая к словам, способно передать, более красноречиво и осмысленно, то, на что не хватило бы и тысячи языков: поразительные высоты, глубины, оттенки страсти, свободной от всякой вульгарности и непристойности, чище океанских валов, лобзающих друг друга, рождая смертоносный циклон!
<…>
Заметив мое удивление, старик Шейх тронул меня за руку, и на чистейшем бенгальском проговорил: «Сахиб, Вселенная объята жаром! Нет в мире силы, благой или злой, но лишь Страсть в основе всего. Она одна начало всякого человеческого действия, равно отец и мать добра и зла на Земле! Это золотой ключ к Тайне, источник слабости и силы; и лишь в ее сиянии человек может ощутить невыразимую суть Божественного! Вещество в сосудах полнится жизнью — самой сутью человеческой души, магической силой божественной, небесной природы! Ибо, Сахиб, лишь похоть и гнев затмевают взор Души! И в кристаллах, что мы облекаем в содержимое пяти этих сосудов, ищущий объемлет не только то, что есть на Земле, но и все сущее на иных планетах, в самих Божественных Саквалах! — и они есть единственная истинная Баб (Дверь)», — «Но, — возразил я, — на Западе мы вводим людей в магнетический сон, и в нем они говорят нам дивные вещи», — «Ложь! — прервал он меня. — Всякий из них говорит свое, и всякому видится разное!
И почему? Потому что им ведомы царства Фантазии, но не Факта, и они лишь рассказывают вам сказки, что рождают воображение и их больные фантазии, не говоря о том, что действительно лежит Вовне!» — «Помедли!» — воскликнул я и обратился к танцам Альвахи, что двигались все быстрее и быстрее, нагнетая напряжение под все более дикую, фантастическую музыку.
<…>
Трое танцоров уже начали помешивать содержимое большого горшка, в который они уже опорожнили свои сосуды, в то же время выдавая загадочные фразы своих фаллических песнопений; и вот четвертая, самая высокая из танцоров, сорвала с себя одежды и осталась нагой выше пояса и ниже колен, ее длинные волосы цвета воронова крыла окутали едва уловимые формы — столь превосходным был ее силуэт, пропорции, нежная персиковая кожа и прекрасные округлости, что я устыдился несовершенства породившей меня расы! Не было ни яростного сотрясания рук или ног, никакой натянутости и наигранности, ни единого гадкого жеста, что на Западе, на сцене ли или вне ее, силятся разогреть застойную кровь полусонных зрителей. Нет, то были изящные движения, нежная дрожь, отчасти боязливая, отчасти призывное, трепетное, то жаждущее, а то неохотное колыхание рук, грудей и всего тела, даже глаз — порывистое перетекание в высшей мере сладостных колыханий и трепета самой Души, отдающегося в теле, столь чудесного, столь блистательного, что всякий бы возжелал умереть на месте, посули ему вечность в руках гурий седьмого — да что там! — даже первого из небес Гилим с блистательными царицами брахманической Вальхаллы.
И тем не менее, не было ничего двусмысленного, мерзкого, по-животному похотливого в этой запредельной мелодии чуткого тела; наоборот, всякому казалось, что обхватив ее за талию и обнажив меч, он смог бы встать против всего света и спуститься в самый ад, лишь бы не расставаться с ней, не тревожить ее небесного — как то назвать? — нет, у меня не найдется имени!
Теперь уже обе девушки кружились в мистическом магически чувственном танце, и вдруг одна из них схватила меня за руку и увлекла к сосуду в центре площадки со словами: «Смотри, Сахиб, смотри же!» И я повиновался, но вместо кипящей смолистой массы в горшке вздувалась пена самого прекрасного алого оттенка, который только можно вообразить, и покуда я стоял там, дивясь одному этому феномену — всякий из пузырей принимал форму цветка, то лотоса, то амарнта, фиалки, лилии или Розы! — старик Шейх приблизился и произнес: «Время пришло, Сахиб!», — указывая на мои скорлупки, одну пустую и другую, заполненную до половины. Повинуясь, я протянул пустую плошку, в которую девушка плеснула около четверти пинты содержимого горшка, в то время, как Шейх достал две безупречных овоидных пластины, куда и пролилось содержимое обеих скорлуп, а после подержал их над огнем с минуту, пока содержимое не подсохло, а затем передал их мне, сказав: «Взгляни, ожидая и Желая видеть то, что ближе всего твоему сердцу, и что ему всего дороже!» Про себя я усмехнулся, но он поднес сосуды, и я полминуты всматривался в стекло — танец между тем не прекращался — наполненное веществом, что было дано мне первым, желая увидеть свой дом и семью на далеком Альбионе.
Но не увидел ничего. Старик же улыбнулся: «Теперь посмотри в другую, с истинным Бхаттом, что полнится божественным светом и великой силой, и ты…» — прежде, чем он закончил, я заглянул в другой сосуд. Я храню слабую надежду, что западный читатель припишет последующее чему-либо, кроме моего разыгравшегося воображения, сверх меры распаленного сладостной атмосферой, в которой я находился, и тем не менее, я заявляю, как английский джентльмен безупречной чести и полковник ее Величества, что тотчас же увидел волну слабого белого света, накрывшую, словно тень от облака, поверхность загадочного диска, и посреди этого света разглядел пейзаж из деревьев, домов, полей, пасущегося скота и человеческих силуэтов, и во всем я узнавал вещи, знакомые мне с детства и той поры юности, когда, влекомый амбициями, я не устремился в сторону Индии.
Я различил образ возлюбленной сестры, что была здорова на момент моего отбытия, но ныне выглядела крайне больной, окруженной врачами, сиделками, слугами и собравшимися вокруг нее друзьями; она умирала! Умерла! Вот я увидел похоронную процессию, что двигалась к кладбищу, и удивился, когда она пересекла железную дорогу, ведь когда я уезжал, ее и в помине не было в моем родном городе. А затем мне показалась серебряная табличка на ее гробе, и со всей ясностью я различил надпись с фамилией, о которой я никогда ранее не слышал!
Я посмотрел на Шейха, увлеченно и с интересом следящего за мной, я же жаждал объяснений; но он снова повторил одно лишь слово: «Смотри!» И я тут же обратился к овои- ду, а вместе со мной туда заглянули и трое друзей, и к моему изумлению на поверхности явился призрак, точная моя копия, стоящая у края колодца на нашем участке. И я рыдал так, словно сердце мое вот-вот готово было разорваться, а у моих ног лежал мой старший брат, умиравший от пули, пробившей промежность — глупая случайность, приключившаяся с ним, когда он потянулся напиться из ведра! Но самым поразительным было то, что явилось после, и все трое, вместе со мной наблюдавших за образами, разразились возгласами удивления и нескрываемого потрясения, ибо все увиденное лежало далеко за гранью каких бы то ни было фокусов или игры воображения.
Так, одному явились силуэты его мертвых отца, сестры и дяди, и последний указывал на запечатанный конверт со следующей надписью: «Мертвы — завещание — 11 окт. — Возвращайся!». Затем показалась гостиная, с ее обитателями, собравшимися вокруг стола, на котором лежала большая груда золотых монет, на которой также находилась надпись: «Выигрыш Джема и Дэвида: Лотерея: Париж: 18 июня: 10 000 фунтов!». Третий же из собравшихся увидел разгоревшееся в Пенджабе сражение, и своего командира, сраженного выстрелом в бок, что открывало для него самого возможность к скорейшему повышению». В этом дьявольском наваждении нам виделось многое, и впоследствии я изложу их в подробностях.
Тогда же встала необходимость уделить внимание иным делам, и мы проследовали за Шейхом к его шатру, где праздновалась свадьба, и там он поведал мне тайны, касающиеся приготовления материала, что образует отражающие поверхности этих Бхаттов, которые, являются до крайней степени мощными и эффективными в руках молодоженов и полезными в их делах, природа которых столь деликатно, что мне не стоило бы развивать тему далее на этих страницах; природа их священна, но ряд заблуждений, свойственных цивилизованным тевтонской, англо-саксонской и латинской расам вызовет либо необоснованную стыдливость, либо неуместные смешки.
<…>
Семь долгих месяцев минуло с тех памятных событий, я расстался со своими товарищами и, в компании двух новых спутников, поднялся на борт одного из пароходов «Messageries Imperiales», держащего курс из Бомбея к родным берегам. Перед отбытием я наблюдал, как один из моих друзей продал свой чин7*, чтобы вступить во владение имением, доставшимся ему в наследство от дяди, скончавшегося в Ан
лии 10 октября, а вовсе не 11-го, как указал овоид! Он учел разницу в долготах, с точностью до часов! Второй из моих друзей по прибытии в Англию также подтвердил правдивость зеркала, когда Фейн, а не «Джем», как показало зеркало, и Дэвидсон, а не Дэвид, его кузены, действительно выиграли в лотерею около десяти тысяч рупий в пересчете на индийские деньги! Другой же офицер получил повышение из-за гибели вышестоящего полковника-лейтенанта в Пенджабе, причиной которой стало ранение в поясницу, а не в бок. Я же, вернувшись домой, застал всех в глубоком трауре по своей младшей сестре, овдовевшей после непродолжительного брака с капитаном Г. Флота ее Величества, с которым она познакомилась за несколько месяцев до того, я же отбыл в Индию пятью годами ранее и лишь слышал о муже своей сестры, но никогда не встречал его. Он вышел в море на одном из новых первоклассных броненосцев на пробном рейсе.
Вскоре до сестры дошли скорбные вести, вследствие чего она погибла, будучи на сносях. Похоронили ее в склепе на склоне холма, что опоясывала железная дорога, проложенная ме- сяцем-двумя ранее крушения корабля, в котором погиб ее муж! И наконец, в течение восьми месяцев, следовавших за моим возвращением, я остался единственным наследником всего имения — то было следствием смерти моего брата, не от пули в промежность, как то показало зеркало, но от заряда дроби, полностью вошедшего в живот, когда он перелезал через забор, чтобы напиться из ручья, а не из колодца, как то увидел я.
Всякое событие, показанное зеркалом, таинственным образом сбылось, пусть и не с точностью до мельчайших деталей. Перед тем, как покинуть загадочную брачную церемонию, я задал старому Шейху несколько вопросов; так я узнал, что материал, нанесенный на прозрачную поверхность, в которой нам являлись те странные видения, был приготовлен не до конца, и мои читатели могли заключить это из ранее написанного; и лишь тот, что он поместил на стекло перед самым моим уходом был полностью готов и прошел через процесс, держащийся в тайне и проводимый новобрачными — оно-то не допустило ни единой ошибки, что бы я ни спросил. Признаюсь, я лишился его по глупости своего слуги, что решил похвалиться им перед каким-то цыганом, той же ночью и похитившим зеркало самым ловким и искусным образом из тех, о которых мне когда-либо приходилось слышать или читать.
Утрата эта, однако, не была необратимой, потому как спустя некоторое время мне стало известно, что эти диковинные Мантра-валлахи, как их презрительно именуют их исламские недруги в Карнатике (люди же более сведущие называют их настоящими Магами), имеют братьев и союзников едва ли не в каждой стране на земном шаре — в Бразилии, Китае, Японии, в Вене и даже у нас в Лондоне, а также постоянную Ложу в Париже, в которой некоторые из Посвященных, а порой даже и несведущие могут порой приобрести не только должным образом заряженные и отполированные Бхатты, но и целую бутыль Мульвэ-Бхатта, той загадочной субстанции, что создает особую поверхность на стекле, как то делает ртуть в случае обычного зеркала; они очень похожи во всем, кроме того момента, что последнее отражает материальное и живое, а первое — пусть и не всегда, и не для всех обычных людей, но постоянно для видящих — духовное и мертвое, а также то, что не умирает никогда! Да хранят Небеса того, кто заслужил ненависть Мантра-валлаха!
Равно как и любовь, если она не взаимна; в первом случая колдун нашлет на объект ненависти собственную тень, и необъяснимый ужас будет преследовать жертву, во втором же — что ж, произойдут странные вещи, только и могу сказать».
Вот такие вот сведения. Всякому, читавшему труды Мундта, Харгрейва Дженнингса, Лоури, Палгрейва, Морье и Лейна не стоит напоминать о том, что эти Бхатты часто копировались, но без особого успеха76; ведь если зеркало не настоящее, в нем не увидеть ни единого пятна. Есть и еще один секрет, касающийся их, и раскрыт он может быть лишь тем, кто владеет и использует такое зеркало, но не ранее, чем они покажут себя достойными такого знания.
Тут я должен заметить, что некоторых всерьез разочаровало то, что все тайны небесные, все золото недр земных, ну или хотя бы все денежные тайники не раскрылись перед ними разом.
Сам я подобным никогда не занимался, а просто садился перед зеркалом, терпеливо ожидая того, что явят мне видения или фанторамы.
Ведь это все же негативное, самое низкое из возможных применений зеркал. Высшее же в том, чтобы просто смотреть в него до тех пор, пока сам не придешь в столь возвышенные и самоуглубленные состояния, достигнув сверхъясного видения, и лишь тогда, только тогда, столь огромное множество великолепных вещей откроется взору Души, что все короли и королевы не будут стоить и мизинца видящего, и он сможет посмеяться над всем миром, всем бытием с его склоками и бедами, неизмеримо малыми в своем ничтожестве, щелчком пальцев преодолеть и жизнь, и смерть, и связующую их цепь следствий и причин. Вот в этом и есть позитивное применение Бхаттов.
Явления психовидения, месмерической ясности, сомнамбулического зрения или ясновидения, как их ни назови, в наше время столь часты, очевидны и достоверны, что не могут подвергаться сомнению. Животный магнетизм прошлых времен и порождаемые им чудеса дали жизнь тому, что именовалось «электропсихологией», а позже на ее место пришел и так называемый «медиумизм», но все они отступают перед куда более совершенным методом развития внутреннего видения.
В наши дни эта цель достигается скорейшим путем, без всяких задержек, опасностей и какой-либо неопределенности, позволяя достигнуть того самого духовного видения, проявления которого не раз впечатляли весь мир. Но сейчас человечеству необходимы более высокие, всеобъемлющие и глубокие формы видения, превосходящие все то, что может предложить эта сволочная шайка полусумасшедших фанатиков, эта гребущая деньги орда «гадалок», наводнившая собой все сколько-нибудь крупные города, «биологи», «психологи» и прочие того же рода и племени. Все новое устаревает, а старое возвращается вновь, и наилучший из способов саморазвития найден в возрожденных практиках, применяемых совокупно или по отдельности.
В Индии, Китае, Японии, Сиаме, Верхнем Египте, Аравии, в центре Негритянских земель или на бескрайних просторах Татарии и Тибета, старые традиции продолжают жить; и видящие там способны прорицать с помощью раковин, кристаллов, алмазов, изумрудов, или более доступных темных овоидных зеркал, превосходящих по силе хваленое французское, английское и американское ясновидение и родственные ему феномены, хотя и часто используются они не по назначению, ради одной лишь наживы — как, например, отслеживание курса драгоценных металлов по восходящим и нисходящим серебряным и золотым пятнам; вычисление взлетов и падений цен на шерсть по колыханию руна; прогнозирование позиции зерна на рынке по движению снопов или вязанок в зеркале, иногда на многие недели вперед — но нередко и для более высоких целей, дабы достигнуть более глубоких, возвышенных и расширенных состояний человеческого ума.
Безусловно, это древнее средство позволяет входить в контакт с мертвыми и вступать в сообщение с мистическими мирами, лежащими над нами, под нами и вокруг с куда большей эффективностью, нежели современные спиритические «круги», так же, как и золото красотой своей затмевает грубое железо.
Потому все исследующие и изучающие мистическую сторону человеческой Души, покуда они стремятся отворить запертые двери загадочных новых миров и осознают ужасную ущербность сегодняшнего нашего бытия должны развиваться, а не просто «прогрессировать». И для них процесс самовоспитания видится мне совершенно необходимым и для жаждущей, стремящейся к свету души куда более ценным, чем все эти «круги» и прочие магнетисты всех континентов, ведь развитой мужчина или женщина приобретают Характер, а «прогрессирующие» — лишь развивают память и такт. И стать Самодостаточным Видящим — значит стать абсолютной Силой в масштабах мира! Потому как все формы автоматизма, магнетического или какого еще, есть лишь виды служения и порабощения себя силами неведомыми, и оттого вдвойне опасными!
Но многие задаются вопросом: «Любой ли может успешно пользоваться Бхаттами?» И ответ на то: «Нет! Да!» Не всякому дано что-либо увидеть в них, но всякий может с их помощью развить восемь качеств, характеризующих идеального мужчину и идеальную женщину: Волю, Внимание, Концентрацию, Упорство, Самоконтроль, Постоянство, Магнетическую силу и Страсть, используя их лишь по часу в день, и тем развивая свою Душу, а значит, накапливая силу, чтобы с ней пережить смерть и выдержать Бессмертие. Я придерживаюсь мнения, что те, кто вовсе ничего не способен в них увидеть или хотя бы добиться возникновения пятен или иных магнетических эффектов, взявшись за то всерьез, могут быть уверены, что для Бессмертия им не достает самого важного, и покуда они не воспитают свою Душу и не положат на то все силы, смерть, придя за ними и уведя их в могилу, тем низринет их внутреннее я обратно в Ничто.
Иные же могут видеть, если не постоянно, то периодами от шести недель до года, и для них чем медленнее развитие, тем выше будет та сила, которой они достигнут, непрестанно работая над собой. Среди таких я наблюдал не так много полных неудач, и количество успешных случаев во много раз их превосходит, примерно в соотношении пятьсот к одному.
Работая в одиночку, можно смотреть прямо в зеркало, но прекрасный вид на поверхность открывается, если слегка повернуть зеркало ребром к себе или разместить под наклоном. В ложе группу, сколько бы человек в ней не находилось, следует усадить полукругом и прислонить зеркало к стене, направив на него сфокусированный свет фонаря. Пусть все притихнут и замрут, тщательно подмечая результат.
В заключение
Я не одобряю применения зеркал для магнетизирования противоположного пола, это не так уж сложно совершить, но мне кажется, что любви, вызванной таким образом, не стоит и переживать по причине того, что слишком уж она пылка и часто носит характер страсти, что недостаточно для полного удовлетворения человеческой Души; но я верю, что зеркало помогает излечить больного, если размешать лекарство пальцем на дне овоида, поскольку таким образом ему передается вчетверо больше любовных, а потому божественных и целительных сил невероятной человеческой Души.
Заключительные строки
Многие подумают, что в нашем истинном имени — Братство Эвлеса, мы отсылаем к Элевсину, и они не сильно ошибутся. Элевсинские Философы (у которых, как говорят, обучался и Иисус) были философами Секса; и таковы же были элевсинские мистерии, как считал автор тех строк и как он всегда учил с тех пор, как научился думать, и за что не раз ему приходилось пострадать, этому неоперившемуся «Философу» своего века, такого, среди которых только и можно найти человека истинно мыслящего.
Сквозь тьму времен лампа Эвлеса освещала наш путь и помогала безвестным братьям озарять мир. Еще до Пифагора, Платона, Гермеса и Будды были мы! И когда их учения рассыплются в пыль, мы пребудем в вечной юности, ибо черпаем из источника жизни живой. Посредством восстановленного в своей чистоте, здорового секса мы стремимся достичь Целостности, Силы и Возвышения, а не их губительных противоположностей, как то делает внешний мир с его бледным подобием истинной науки.
И до публикаций на этом континенте мы, разумеется, держались тайно, ибо не было ведомо тем, что зовутся розенкрейцерами философии глубже и проще. И настанет час время открыть миру новые доктрины, ибо мир уже созрел. Я — Мы — более не воздвигнем преград, но двинемся навстречу всем, кто мыслит достаточно широко, чтобы принять Истину, в каких бы одеждах она не пришла. Но до тех пор мы закрыты для мира, и открываемся лишь ищущим.
Мы готовы учить тайным доктринам Аэт и принять всех достойных, посвятить их и дать им силу наставлять, обучать и инициировать других, создавая ложи, если они того пожелают.
Паскаль Беверли Рендольф. Секреты ясновидения. XIX век.
© Автор этого замечательного сайта Маг Fose (Борис Шабрин) — маг, парапсихолог, экстрасенс. А еще дипломированный психолог с правом практики, в т.ч. на гештальт терапию (мое второе высшее), гипнолог, писатель, художник да и просто творческий человек. Рад Приветствовать Вас на своем сайте! На главной странице можно прочесть больше обо мне.
Если вам необходима ❤️ магическая помощь - пишите мне на вацап +7-900-120-9996, на bbcult@gmail.com или НАЖМИТЕ СЮДА. Ваш маг Fose (Борис Шабрин)